Карл Брюллов
Семья Титтони
Стасов и картины К.Брюллова
Другие находки
Мария-Джулия и Франческа, улыбаясь, рассказали, что на этот раз переговоры с тетушкой Эммой оказались на редкость легкими. Старухе пришлось по сердцу сообщение племянницы, что картины Брюллова надо показать русским историкам искусства, которые собираются писать о дружбе Анджело Титтони с знаменитым художником.
.....в гостиную хлынул яркий солнечный свет, и мы замерли от восторга. Прямо перед нами в тяжелой золоченой раме висел портрет юной Джульетты Титтони, изображенной в костюме Орлеанской девы. Старый дагеротип с портрета, неоднократно публиковавшийся в изданиях о Брюллове, ни в коей мере не передавал обаяния прекрасного девичьего лица, такого одухотворенного, такого полного восторженной радости жизни и нерастраченной веры в свои силы и счастье. Гладко зачесанные, блестящие черные волосы обрамляют гордое лицо девушки с совершенными чертами античной статуи. На ее щеках, оттеняя благородную белизну кожи, играет легкий, нежный румянец, вызванный душевным волнением, широко раскрытые, огромные глаза чуть поверх зрителя устремлены вдаль — как бы туда, откуда явилось роковое знамение; повелевшее совершить подвиг во имя народа. Струящийся справа сверху неяркий дневной свет мягкими тенями обрисовывает красивую линию подбородка, серебром отливает на боевых доспехах, подчеркивая героическую символику изображения.
Другие детали портрета еще более усиливают его романтическую патетику— и темно- красная драпировка, служащая фоном, и упруго выгнутая шея коня, и его голова с раздувающимися ноздрями. Непокорный конь (в доме Эммы Титтони хранится и этюд головы коня, перенесенный Брюлловым на портрет), с трудом повинующийся амазонке, которая держит его под уздцы, готовый унести ее навстречу бурям и опасностям, навстречу славе и бессмертию, не только служит романтическому возвышению образа, но и как бы конкретизирует момент действия. Тот момент, когда народная героиня отрешается от всего обыденного и бросает смелый вызов судьбе, требующей от нее самопожертвования.
Художник откровенно любуется своей моделью (Стасов рассказывал, что Брюллов много раз переделывал портрет, находя его несовершенным). Он, смертельно больной, преждевременно состарившийся человек, не скрывает и того, что завидует молодости, красоте и здоровью юной Джульетты, а еще больше тому, что новому поколению итальянцев, на его глазах вступавшему в жизнь, предстояло совершить великие дела во имя великой цели — создания свободной Италии. И потому он так восхищался ими, познакомившись и сдружившись с семьей римских патриотов братьев Титтони.
Русский художник вряд ли видел в итальянском национально-освободительном движении существование разных политических течений, вряд ли различал дифференциацию его участников по социальным признакам и догадывался о том, что патриотически настроенная римская буржуазия, к которой принадлежали Анджело и Винченцо Титтони, вовсе не представляла собой наиболее последовательное и революционное крыло движения Рисорджименто. Со свойственным ему эмоциональным восприятием мира Брюллов в лице братьев Титтони воспевал людей, которые с оружием в руках боролись за свободу своей страны, видя в них настоящих героев, заслуживающих всяческого преклонения. Эти чувства художник выразил, в частности, в портрете Джульетты Титтони, сделав ее образом новой, встававшей на борьбу за свою свободу и независимость Италии.
Героизация образа, для которого послужила моделью девушка, однако, не лишила ее портрет полнокровной жизненности и убедительности. В портрете Джульетты замечательно схвачены и переданы черты юности с ее благородством и чистотой душевных побуждений, с ее непоколебимой верой в будущее и еще детской непосредственностью в восприятии мира...
Мы долго не могли оторвать глаз от этого великолепного, хотя и незаконченного портрета, недоумевая, почему Стасову он показался «неудавшимся».
Рядом с изображением Джульетты в доме тетушки Эммы висела другая работа Брюллова, отмеченная столь же высокой печатью живописного мастерства,— портрет Екатерины Титтони, или, как до сего времени зовут ее потомки, «бабушки Нины». О том, насколько ярко выразилось дарование художника при создании этого полотна, говорил еще Стасов, называвший вместе с самим художником его одним из самых оконченных портретов Брюллова. Есть что-то ван-дейковское в этой работе (единственном известном портрете пожилой женщины, написанном Брюлловым), выразившееся в приглушенности тонов, в приеме двух ярких световых пятен, которыми выделены лицо и руки портретируемой, крепкой лепке пластических форм.
Мать Анджело Титтони, в черном платье с белым вышитым воротничком и черной атласной накидке, сидит, сложив по-старушечьи руки, в темно-красном кресле, от которого на весь фон ложится красноватый отблеск — этот почти непременный во всех портретах Брюллова тон. В еле заметном наклоне головы и чуть обозначенной улыбке — то ли легкая укоризна в адрес своенравной молодежи, затеявшей вот писать портрет со старухи, то ли снисходительное согласие с действиями молодого поколения и тайное удовлетворение им. Во всяком случае, в своей жизни эта пожилая женщина с твердым характером (ее густые волосы едва тронула седина) не видит ничего такого, о чем бы ей приходилось сожалеть. Мудрым спокойствием веет от этой старой итальянки — спокойствием человека, честно выполнившего свой земной удел.
Как и в портрете М.Ланчи Брюллов восхищается цельностью характера, замечательной душевной стойкостью женщины-матери, вырастившей сыновей, борцов за свободу Италии, и своим взглядом, полным доброжелательности, как бы благословляющей их на путь по этой трудной и опасной стезе.
В этих двух замечательных реалистических работах Брюллова, вообще, есть много общего. Художник поражает здесь не только виртуозным владением кистью. У зрелого Брюллова портрет — это прежде всего, как свидетельствуют и все изображения членов семьи Титтони, способ высказать свое отношение к окружающему миру, жизни, людям. Русского мастера теперь привлекают не трудноуловимые нюансы тонких, но преходящих переживаний, а глубокая философская характеристика человека. Создавая портрет, Брюллов хочет увидеть, понять и отобразить внутренний мир не одного человека, а целой группы людей, связанных общностью дела, общностью идейных устремлений.
В образах и Ланчи и Екатерины Титтони русский живописец стремился выявить типические черты людей, воспринимавшихся им как цвет итальянской нации. Брюллов всегда предпочитал писать портреты с людей искусства, наделенных высокой печатью таланта и живущих -богатой интеллектуальной жизнью. Но на этот раз нас покоряет не гениально схваченное вдохновение, не тайна творчества, окутывающая рождение образа или мысли, а облик людей, отличающихся своим сильным характером, хотя и совершенно разных по своим интересам и месту в жизни: просто женщины-матери и ученого, который провел всю свою жизнь в напряженной работе мысли.
На других, более ранних портретах художника, подкупающих своей духовностью, мы различаем в моделях некую рефлективность, какую-то противоречивость, недосказанность в обрисовке характера. А здесь 72-летний старец с твердо сжатыми губами, высоким лбом, необыкновенно умными и живыми глазами, так же как Екатерина Титтони, словно говорит зрителю: «Я знаю, зачем я жил и зачем я живу»...
После окончания осмотра Мария-Джулия и Франческа сообщили нам, что они договорились с другой своей родственницей, у которой есть акварельные работы Брюллова, о нашем визите. Там ждут нашего звонка.
Так мы познакомились с Марией-Терезой Джильоли, вдовой крупного итальянского археолога Джильоли Джулио Куирино, в числе научных заслуг которого — раскопки основной части знаменитого древнеримского памятника эпохи императора Августа «Алтарь мира» и открытие всемирно известной этрусской статуи Аполлона из Вей......
Нас встретила седая, но, несмотря на свой почтенный возраст, очень живая и бодрая женщина, с симпатичным и приветливым лицом. В гостиной, сплошь заставленной от пола до потолка книгами по истории и археологии, она подвела нас к двум картинам.
— Вот то, что вы ищете. Это портреты моих предков.
Мужчина в охотничьем костюме, с ружьем и собакой, написанный на фоне озера Браччано,— мой дед Мариано Титтони. А это — его жена и моя бабка Тереза-Микеле Титтони с двумя сыновьями, моими дядями. Моя мать Виттория-Софья Титтони появилась на свет уже после смерти Брюллова. Она была очень похожа на бабку, так же как, говорят, в молодости и я...
Обе акварели выполнены с необычайным блеском. Особенно хороши дети на портрете Терезы-Микеле Титтони, сохранившие на рисунке всю свою живость и резвость, что удается очень немногим художникам. Обаятелен образ молодой женщины — кроткой и любящей жены и матери. Великолепно вылеплен характер Мариано Титтони, человека твердого и решительного; очарователен вид затянутого голубой дымкой озера Браччано, едва обозначенного тончайшими прозрачными красками.
Еще две акварели, упоминаемые Стасовым, находятся сейчас в Риме у синьоры Элены Прециози, внучки Винченцо Титтони.
Это портреты Винченцо и Антонио Титтони, братьев Анджело. Акварели перешли к Э.Прециози от матери Беатриче, которая была замужем за сыном Винченцо
Мы познакомились несколько позднее с этими двумя работами, неравноценными по своим достоинствам. В портрете Винченцо Титтони, который вместе с Анджело был активным участником движения Рисорджименто, Брюллов сумел передать ту же силу характера и целеустремленность, которые мы находим в изображении его брата Анджело. Портрет Антонио менее выразителен, что, вероятно, объясняется и тем, что он писался с откровенно заурядного человека, как рассказывали нам в семье Титтони, где о нем сохранились всевозможные забавные истории.
Последний этап знакомства с работами Брюллова 1850—1852 годов состоялся в римском доме наших новых итальянских друзей Марии-Джулии и Джулио Титтони, куда принесли принадлежащие им произведения художника и их дочери. Здесь был альбом с рисунками художника, ибо, как рассказывал Стасов, «он почти до самого последнего времени своего не переставал рисовать, записывать все новые и новые свои сочинения... если только не мешали ему слишком сильные страдания возвратившейся болезни».
Альбом Брюллова бережно сохраняется наследниками Анджело Титтони вместе с другими его произведениями. Альбом невелик, но он — ценнейший документ для изучения творческой лаборатории художника, который позволяет проследить «материализацию» рождавшихся его воображении идей. Есть в альбоме наброски и неизвестных произведений Карла Брюллова, над которыми он работал, как можно думать, и в первое и во второе свое пребывание в Италии.
Но главным в брюлловском собрании картин наших друзей (Мария-Джулия и Франческа никогда заранее не говорили нам, что нас ожидает, видимо желая каждый раз преподнести сюрприз и насладиться вместе с нами радостью первооткрывателей, убедиться заново в том, что принадлежащие им и их родственникам картины русского художника действительно известны и высоко ценятся у него на родине) был портрет
Стасов недаром бесконечно восхищался изображением Анджело Титтони и говорил, что это — один из лучших портретов Брюллова, какие он видел. И конечно, правы исследователи, отгадавшие в этой работе русского живописца образ побежденной, но не покоренной Италии после-революционного периода.
Гордый поворот головы, высокий благородный лоб, покрасневшие веки, темные круги под глазами, пристальный взгляд человека, устремленный в недоступные другим дали, в будущее, — таким изображен римский друг Брюллова, активный деятель Рнсорджименто, Анджело Титтони.
На нем свободно накинутая сине-черная куртка, белая рубашка схвачена красным кушаком, составляющим обязательное на портретах Брюллова красочное пятно, римскую шляпу с широкими полями он держит в руках, обнажив голову с короткими волосами.
Сумрачный свет падает справа на бледное лицо, оставляя в тени всю его левую половину, которая оттеняется высветленным голубовато-серебристым фоном портрета. Лицо исполнено необычайной внутренней силы. В портрете нет никаких аксессуаров (вроде лат Джульетты Титтони) героико-символического назначения.
Образ романтического героя создан чисто живописными средствами. В нем нет ничего риторического, ничего вневременного. Перед нами живой человек, сын своей эпохи с обычным, хотя и красивым лицом, которое становится прекрасным только оттого, что его одухотворяют высокие помыслы и устремления.
И если на другом полотне Брюллов, как рассказывал Стасов, изобразил Анджело Титтони в образе микеланджеловского Брута, то в этом портрете чувствуются едва уловимые черты другого героя, созданного также гением великого флорентийца, — черты Давида с его непреложной решимостью и волей к борьбе.
И наконец, об эскизе «Всеразрушающее время», который, по словам Стасова, мог бы стать самой великой картиной столетия, если бы у Брюллова хватило сил довести его до конца. Странное впечатление производит этот эскиз, столь восторженно и подробно описанный Стасовым в приводившемся нами отрывке из письма в «Отечественные записки». На наш взгляд, в нем сильнее и явственнее всего выразились противоречия, сила и ограниченность Брюллова-художника. Идея эскиза — это современная диалектическая идея движения в понимании ее человеком, шедшим в ногу со своим веком а средства выражения - безнадежно устаревший язык метафизика. При всем бесспорном мастерстве, проявленном художником в композиции и цветовом решении «Всеразрушающего времени», сама мысль использовать в середине XIX века схему «Страшного суда» Микеланджело для создания современной аллегории на тему общечеловеческой истории была безусловным анахронизмом.
Вспомним, что Брюллов к этому времени был автором эскизов «Политической демонстрации в Риме», то есть сделал огромный шаг вперед, впервые задумав написать в чисто реалистической манере большую композицию на тему современной ему общественной жизни.
Известно, что Брюллов, выехавший из России за границу на лечение, хорошо знал о близости смерти. Художник Железное вспоминал, что перед отъездом в Манднану, разговаривая с итальянским доктором Тавацци, предлагавшим ему какие-то лекарства, Брюллов сказал: «Я скоро умру». — «Почему вы так думаете?» — спросил Тавацци. —
«Потому, — отвечал Брюллов, — что доктор Здекауер, который лечил меня в Петербурге и которому я очень верю, сказал мне откровенно, что с моей болезнью я не проживу более пяти лет; а в этом году оканчивается определенный им срок». Брюллов действительно, умер через несколько недель после этого разговора».
Но деятельная натура Брюллова даже в предчувствии близкой смерти, как мы видели, не могла ограничиться пассивным созерцанием жизни. Художник стремился использовать оставшиеся месяцы и дни для осуществления своих богатых творческих замыслов, подвести итог жизни, выразить свое художническое и гражданское кредо.
Брюллов, конечно, не был революционером, хотя его страстный темперамент всегда восставал против проявлений тирании и деспотизма. Но ростки передовых воззрений, которые у него были, не дали обильных всходов, пока он оставался в России, скованный по рукам и ногам мелочной царской опекой. Художник обрел новый прилив вдохновения, вернувшись в Италию и встретившись там с участниками революции 1848 года. В то время он одной ногой уже стоял в могиле, и нам не суждено узнать, в каком направлении развивалось бы его искусство и образ мыслей, получив столь благотворный толчок в после-революционном Риме...
