В. Пикуль «Полёт и капризы гения»
(К.Брюллов «Портрет Е.И.Дурновой»)
 Москва 1836 года... Жаркое летнее утро.
Елизавета Ивановна открыла двери и всплеснула пухлыми руками, такими плавными, и на каждой ладони розовая ямочка.
Ваня, певуче позвала она мужа, смотри-ка, гость-то у нас севодни какой приятной.
Из комнат выбежал Иван Дурнов, весь в радости: сам великий маэстро навестил жилище скромного московского живописца.
 Карл Палыч! воскликнул он. Дорогой вы наш...
Да, это был он. Короткое сильное туловище с животиком, выпиравшим из-под белого жилета, а руки маленькие и нежные, как у избалованной женщины. Но в пожатии они сильные, эти руки.
Не ждал, Ванюшка? А я запросто... Не разбудил?
Да нет, что вы! Мы рано встаем...
Брюллов снял шляпу, волосы золотым венцом распались над его массивною, но прекрасною головой. Он поцеловал руку хозяйке, и юная Елизавета Ивановна, кутаясь в старенький платок, невольно смутилась:
Карл Палыч, что вы... Я по утрам такая некрасивая бываю, сама себе не нравлюсь.
Синьора, ответил Брюллов, все мы, как правило, всегда некрасивы по утрам. Но вы... Вы даже не знаете, как вы божественны сегодня. Ванюшка, почему ты не напишешь портрета жены?
И этим он окончательно смутил женщину... Дурнов забегал перед создателем "Последнего дня Помпеи", услужливо отворял двери.
Ваня, сказала ему жена, пойду приберу себя малость.
Нет, нет! властно удержал ее Брюллов. Этот платок, поверьте, вам к лицу. Он украшает вашу прелесть.
Еще бабушкин.
Это ничего не значит...
Брюллов прошел в гостиную. Сел плотно, как хозяин.
Ну, что. Ванюшка, стоишь? Давай, хвастай...
Дурнов, краснея, предъявлял свои последние работы:
Мазочек вот тут не удался. А так-то ничего вроде...
Брюллов недовольно взмахивал короткой рукой:
Дрянь! Мусор! Выбрось!
Солнечный луч замер на лице юной хозяйки.
Брюллов засопел, будто его обидели.
Карл Палыч, снова заробела женщина, уж вы так на меня севодни смотрите. Право, и неудобно даже... Ведь неприбрана я!
Брюллов молчал, сосредоточенный. Неожиданно крикнул:
Ванька! Палитру волоки. Ставь холст.
Дурнов одеревенело застыл в растерянности:
Зачем?
Тебя не спрашивают зачем. Ставь, коли велю.
Мигом.., есть холсток. Для вас.., мигом!
Перед мольбертом Карл Павлович Брюллов не спеша, со вкусом выбрал для себя кисть и стал отбивать ее ворс на ладони.
Так и сидите, сказал хозяйке, пронизывая ее взглядом...
Собрались домочадцы, пришли знакомцы из соседних домов по Никитской улице. Стояли в дверях, недвижимые, наблюдали. Имя Брюллова гремело тогда не только в России, но и во всем мире. Как же не повидать великого человека?
Господи, переживала, вертясь на стуле, Елизавета Ивановна, да некрасивая я севодни. Дозвольте хоть приодеться мне!
Синьора, уже некогда, отвечал ей Брюллов.
Лиза, вступился муж наставительным тоном, ты гению не перечь. Карл Палыч без тебя лучше все знает...
Стало тихо. Проснулась и зажужжала муха.
Коли меня не уважаешь, бубнил Дурнов, так хоть гения уважь. Или не слыхала, что такое вдохновение?
Слыхала... Застращал ты меня словом этим.
Помолчи хоть ты, Ванька, строго потребовал Брюллов.
В общей тишине щелкала кисть по ладони живописца.
Вообще-то.., дрянь! неожиданно произнес маэстро.
Что, что? - спросил хозяин. Какая дрянь?
Дрянь, говорю.., вдохновение дрянь! Порыв к работе важнее. На одном вдохновении далеко не ускачешь. Гений это лишь талант, который работает, работает, работает.., пока не сдохнет. Разве не так, Ванюшка? Корпеть надо тогда получится.
Дурнов вдруг подумал, что гость его, столь знаменитый, берет за погрудный портрет с бар иногда по 10 000 рублей, да еще кривится при этом. Ивану Трофимовичу стало не по себе...
Между прочим, пожаловался в потолок, нуждишка у нас. С хлеба на квас перебиваемся...
Брюллов пасмурно и недовольно глянул на него:
И я, брат, нуждаюсь.., сильно задолжал на Москве!
Величавым жестом он взялся за палитру.
Дурнов предложил ему уголек для разметки холста:
Уголек-то.., держите. Вот он.
Брюллов молчал, нацелясь глазом на рдеющую от смущения Елизавету Ивановну. Боясь, что угодил не так, как нужно, Дурнов отбросил уголь и протянул взамен кусок мела:
Может, мелком фигуру очертите, как и водится?
Зачем? спросил Брюллов отвлеченно.
Все живописцы так-то мудро поступают.
А я, прости, не мудрец, отвечал Брюллов.
И вдруг.., о ужас! Кисть его полезла прямо в раствор красного масла. Рука выбросила кисть вперед и в самом центре девственного холста бутоном пышным расцвела ярчайшая точка.
Никто ничего не понимал, в дверях зашушукались.
Эй, вы! Потише там... прикрикнул хозяин.
Брюллов утомленно, словно проделан адский труд, откинулся на спинку стула. Минуты три он с удовольствием любовался этой красной точкой, возникшей посреди холста по его желанию.
А что же это? осторожно спросил Дурнов.
Губы.
Впервые вижу.
Дурак! Или губ никогда не видел?
Да нет, кто ж так делает, чтобы с губ начинать?
Я так делаю. Могу и с уха начать... Чем плохо?
Елизавета Ивановна чуть привстала со стула:
Можно и мне посмотреть?
Сиди уж, придержал ее муж.
Брюллов, огранича себя написанием губ, резко отшвырнул кисть. При этом он брезгливо сказал хозяину: Мажь...
Дурнов с робостью перенял кисть:
Карл Палыч, а что мазать-то мне?
Платок мажь!
Как мазать?
Как хочешь, так и мажь. Что ты меня спрашиваешь?
Хозяин начал "мазать". Иногда спрашивал: так ли?
Мне все равно, отвечал Брюллов, даже не глядя... Когда платок был закончен, Карл Павлович от чайного стола всем корпусом, порывисто и живо, обратился к мольберту:
Ванька, ты гений... Теперь дай кисть.
Уверенно стал выписывать вокруг губ овал женского лица.
Чуть-чуть глаза.., вот так, - велел он.
Елизавета Ивановна, малость кокетничая, подняла взор. В этот момент она напомнила Брюллову одну из тех римлянок, которых он изображал в картине разрушения Помпеи.
Так, так! обрадовался он. - Благодарю, синьора...
И замолчал. Работал рьяно. Потом стал зевать:
Не выспался... Пойду-ка я.
Карл Палыч, взмолился Дурнов, не бросайте, закончите!
Ах, брат! Дальше как-то неинтересно.
Христом-богом прошу.., все просим. Закончите!
Бери и заканчивай сам, сказал Брюллов, поднимаясь.
Да не могу я так, как вы это можете.
Брюллов пошел к двери, явно недовольный собой; издали глянул на портрет и звонко выкрикнул:
Дрянь! Мусор! Выбрось!
И его тут же не стало... Великий человек удалился.
Иван Трофимович Дурнов был художник маленький, но человек добросовестный. Он понимал, что нельзя править и дописывать начатое гением. Портрет остался незавершенным шедевром...
 В таких портретах таится особая прелесть. Как много надо было сказать! И как много еще не сказано! В таких случаях мы додумываем портрет сами....
|
|
