О художниках и картинах

Венецианов бодрился, не хотел без боя сдаваться старости. Но с каждым годом становилось тяжелее подыматься по утрам с постели. Проснувшись на рассвете, он долго лежал с закрытыми глазами и мыслями о разных неотложных делах старался заглушить ощущение свинцовой тяжести в теле, боль в руках и ногах.
Только в ясные солнечные дни вставать было легче.

.. Нагрузил он себя многими заказами, чтобы самому, без посторонней помощи, выкупить Сороку. Хоть и не откажется Брюллов доложить денег для выкупа Григория, но уж лучше он сам их добудет. Даже взялся за декоративную работу: для одной из церквей придумал сделать драпировку из холста и деревенских кружев. Хорошо, что в этом году с хозяйством. все благополучно складывается и можно со спокойной душою на работу приналечь.
Надо спешить с заказом для Троицкого монастыря. И тверской предводитель дворянства Иван Николаевич Кожин, через которого идет этот заказ, торопит Венецианова, да и самому Алексею Гавриловичу хочется скорее выполнить работу и получить деньги для задуманного.

.....Но жара июльская мешает неотрывно работать. Трудно стало ему переносить зной. А ведь еще не так давно он и в жгучий летний полдень не откладывал палитру и кисть. Теперь же, хоть и стоит всегда возле него запотевший кувшин с холодным квасом и развешаны в мастерской мокрые простыни, нет у него мочи писать. Только в ранние утренние часы да-перед вечером в силах он работать. Хотя бы похолодание наступило!

...... Неужто больше трех тысяч потребует за Григория Милюков? Скуповат был князь Андрей Александрович Путятин, но согласился все же дать за две тысячи рублей вольную Федору Славянскому по его, Венецианова, просьбе.
А Энгельгардт? Правда, постарался он унизить Венецианова, когда тот приехал просить вольную для Шевченко; больше часа продержал старого художника в передней и потом в разговоре с ним был груб и дерзок, но согласился под конец за две с половиною тысячи отпустить Тараса. (*Эти деньги достал К.Брюллов написав портрет В.А.Жуковского)

Ну, в крайнем случае, если перещеголяет Милюков Путятина и Энгельгардта и заломит за Сороку несусветную цену, есть и тогда выход — продаст он картину, которую пишет сейчас в промежутках между работой церковной — «Туалет Дианы», или «Балерина». Выбрал он этот сюжет, чтобы ходовой была картина и продажа ее помогла бы сколотить сумму для выкупа Григория.
А, может, ему повезет, и Милюков менее трех тысяч потребует, Тогда деньги от продажи картины он употребит на содержание Сороки в Петербурге, где Григорию подольше пожить следует, в Эрмитаже поработать.

.... Кажется, на двадцать лет помолодел бы он, кабы Гришу из неволи вырвал! Ну, да теперь уже недолго ждать осталось. Все-то он обдумал и подготавливает постепенно. Но даже ученикам не говорит пока ничего, чтобы, упаси бог, не дошли как-то его хитроумные планы до Милюкова...

....от Григория изредка приходили добрые вести. Время от времени Саша посылала в Островки кого-нибудь из дворовых, чтобы они повидали Сороку и принесли от него весточку. Григорий писал, что не пьет, полон бодрости и уповает на своего учителя. С работой садовника справляется, и Николай Петрович разрешает ему рисовать в свободное время.

...В последних числах сентября захолодало, и вдруг выпал снег. Но потом снова вернулась грустная, ароматная, задумчивая осень.

.... как живой, перед глазами возникал Григорий. Когда же он ему сделает добро? Ведь для Григория получить волю — все равно что живой водой омыться. Наполнилась бы новыми силами его душа....

...Алексей Гаврилович в такие моменты ощущал даже физическую боль в сердце. Ему казалось, что он явственно видит укор в глазах Григория.
И снова его охватывало беспокойство
... от Веселкова никаких вестей нет. Неужто не сумел он повлиять на великую княгиню? От одной этой мысли у Венецианова озноб пробегал по спине. Ведь он такие великие надежды возлагал на Веселкова. И с Григорием на беду поделился этими надеждами. Лучше бы он ничего не писал ему тогда, летом... А то теперь, горемычный, он дни и часы считает, встает и ложится с одной мыслью и все глядит на дорогу — не едет ли учитель с благой вестью.

...А тем временем он собирается в Тверь. Пока придет ответ от Веселкова, он успеет показать Кожину окончательные эскизы иконостаса и попросит его ходатайствовать о получении денег в счет этой работы.

...Казалось, что зима вступила в свои права, ан нет снова забрызгал дождь. Но Венецианов уже не мог ждать доброй погоды. Как-нибудь и по гололедице доберется он в Тверь. Сашенька пыталась его отговорить, но ее увещевания не помогли.
Рано поутру 4 декабря 1847 года Алексей Гаврилович велел кучеру Григорию Лаврентьеву запрячь в сани с кибиткою тройку серых лошадей. Еще не всходило солнце, когда у крыльца раздалось позвякивание колокольчиков.

Уже одетый в шубу Венецианов вошел в столовую, где собрались ученики. Перед отъездом его сердце вдруг заныло и так стало жаль оставлять дом, Сашу, учеников, как будто ехал он не на три-четыре дня, а на полгода.

— Может, не поедете, папенька? Гололедица ведь сильная... — умоляюще произнесла Саша.
— Нет, Сашенька, -я уж собрался. Если погоды ждать, то, пожалуй, весь декабрь просидеть можно. Давайте-ка присядем по обычаю, и в путь двинусь. Все на минуту сели.

.... взошло солнце Вот его багровый диск вынырнул на минуту из-за сгустившихся по краю горизонта туч, ярко осветил обледенелые поля, дорогу и снова исчез. Вскоре крупные капли дождя застучали по верху кибитки, потом завихрились снежинки, начиналась метель.

— Как будем подъезжать к Поддубью, ты покрепче лошадей придерживай, — крикнул кучеру Венецианов, — гора там.крутая, к тому же гололедь...

Откинувшись к стенке кибитки и запахнув шубу, он прикрыл глаза и стал думать, как бы настроить старого Милюкова в пользу Сороки. Властен и деспотичен старик. По сей день считается с его мнением Николай Петрович, и если отец выскажется за Григория, то молодой Милюков к его словам прислушается. Алексей Гаврилович надеется на содействие старика Милюкова, ибо Григорий удачно написал портрет с Петра Ивановича, и тот остался портретом весьма доволен и с тех пор благоволил к Григорию.

Алексей Гаврилович, вспоминает портрет старого Милюкова, написанный Сорокой. Как великолепно передал Григорий эти характерно приподнятые брови над умными, но недобрыми глазами, высокий лоб, властные, брюзгливо поджатые губы! Седая голова гордо посажена на ссутулившихся от старости плечах. Умным и властным барином изобразил Петра Ивановича Сорока и заслужил его расположение.

..... Кибитку резко тряхнуло, толчок повторился, еще раз, и вдруг сани стремительно понеслись, ныряя в ухабах и заезжая боком по оледенелой дороге, круто спускавшейся с гoры.

— Держи, держи! — закричал Венецианов, высовываясь из кибитки. Кучер, весь откинувшись назад, изо всех сил натягивал вожжи. На мгновение он повернул к Венецианову побледневшее как мел лицо и хрипло крикнул:
— Не сдержать мне, барин, с горы, а тормозов на санях нет..

Венецианов, держась одной рукой за дверцу кибитки, а другой за бешено бьющееся сердце, смотрел остановившимися глазами, как с невероятной быстротой мелькают мимо придорожные обледеневшие кусты. А вот и Поддубье уже совсем близко.. Вот из-за круговорота метели показалась усадьба. Только бы проскочить в ворота благополучно1.. А там люди сбегутся, остановят лошадей...

— Держи, Григорий — закричал Алексей Гаврилович и тут с ужасом увидел, что лопнула правая вожжа и кучер кубарем вылетел на дорогу. А лошади несутся к воротам... Вот уже перед ними высокие каменные столбы ворот... Треск кибитки, страшный удар в голову...

Григорий узнал о случившемся через полчаса. От Поддубья до Островков было три версты. Он пробежал их по метели раздетый, в одном кафтане, без шапки.
Еще издали он увидел крестьян, столпившихся у ворот усадьбы. Подбежал, хватая воздух пересохшим ртом, растолкал людей и с ужасом уставился на кровавое пятно, расплывшееся на снегу...

Печальный похоронный звон раздался с колокольни поддубской церкви... Крестьяне стали креститься... Ему молча указали на ближнюю от ворот избу. Во дворе и в сенях толпились люди. Перед Сорокой все расступились.

В избе около широкой лавки под образами стояли отец и сын Милюковы, а на лавке лежал неподвижный, посиневший Венецианов. Глаза его были закрыты, рот сомкнут. Только из угла рта сочилась кровавая струйка да на правой половине лба повыше брови алело круглое пятно. Григорий припал к ногам учителя и потерял сознание.

Со смертью Венецианова сиротами остались Саша и Фелицата, его ученики. Но самое горькое сиротство выпало на долю Сороки, потерявшего не только горячо любимого учителя, но и надежду стать когда-либо вольным человеком.