О художниках и картинах

ЧАСТЬ 3

От Салаино и Марко узнал я, что Леонардо в течение многих лет расспрашивал путешественников и всех, кто когда-либо видел смерчи, наводнния, ураганы, обвалы, землетрясения, узнавая точные подробности и терпеливо, как ученый, собирая черту за чертой, наблюдетение за наблюдетем, чтобы составить замысел картины, которой, быть может, никогда не исполнит. Помню, слушая раcсказ о потопе, я испытывал то же, что, бывало, при вид дьявольскихъ рож и чудовищ в рисунках его —ужас, который притягивает.
И вот еще, что меня удивило: рассказывая страшный замысел, художник казался спокойным и безучастным. Говоря о блесках молннии, отражаемых водою, заметил: «Их должно быть больше на дальних, меньше—на ближних к зрителю волнах, как того требует закон отражения света на гладких поверхностях».

Говоря о мертвых телах, которые сталкиваются в водоворотах, прибавил: «Изображая эти удары и столкновения, не забывай закона механики, по которому угол падения равен углу отражения»
Я невольно улыбнулся и подумал: «Вот он весь в этом напоминании!»
..........
Учитель сказалъ:
— Не опыт, отец всех искусств и наук, обманывает людей, а воображение, которое обещает им то, чего опыт дать не может. Невинен опыт, но наши суетные и безумные желания преступны. Отличая ложь от истины, опыт учит стремиться к возможному и не надеяться, по незнанию, на то, чего достигнуть нельзя, чтобы не пришлось, обманувшись в надежде, предаться отчаянию.

Когда мы остались наединe,Чезаре напомнил мне эти слова и сказал, брезгливо поморщившись:
— Опять ложь и притворство!
— В чем же теперь-то солгал он, Чезаре?—спросил я с удивлением.—Мнe кажется, что учитель...
—Не стремиться к невозможному, не желать недостижимого!— продолжал он, не слушая меня. — Чего доброго, кто-нибудь поверит ему на слово. Только, нет, не на таких дураков напал: не ему бы говорить, не мне бы слушать! Я его насквозь вижу...
— Что же ты видишь, Чезаре?
— А то, что сам он всю жизнь только и стремился к невозможному, только и желал недостижимого. Ну, скажи на милость: изобретать такие машины, чтобы люди, как птицы, летали по воздуху, как рыбы, под водою плавали,— разве это не значит стремиться к невозможному? А ужас потопа, а небывалые чудовища в пятнах сырости, в облаках, небывалая прелесть божественных лиц, подобных ангельским видениям, — откуда он все это берет, — ужели из опыта, из математической таблички носов?.. Зачем же обманывает себя и других, зачем лжет?

Механика нужна ему для чуда, чтобы на крыльях взлетать к небесам, чтобы, владея силами естественными, устремить их к тому, чтб сверх и против естества человеческого, сверх и против законов природы — все равно к Богу или к дьяволу, только бы к неиспытанному, к невозможному! Ибо верит-то он, пожалуй, не верит, но любопытствует, — чем меньше верит, тем больше любопытствует; это в нем, как похоть неугасимая, как уголь раскаленный, которого нельзя ничем залить — никаким знанием, никакимъ опытом!..
Слова Чезаре наполнили душу мою смятением и страхом. Все эти последние дни думаю о них, хочу и не могу забыть.
Сегодня, как будто отвечая на мои сомнения, учитель сказал:
— Малое знание даёт людям гордыню, великое — дает смирение: так пустые колосья подымают к небу надменные головы, а полные зерном склоняют их долу, к земле, своей матери.
— Как же, учитель, — возразил Чезаре со своей обыкновенной язвительно-испытующей усмешкой, — как же говорят, будто бы великое знание, которым обладал светлейший из херувимов, Люцифер, внушило ему не смирение, а гордыню, за которую он и был низвергнут в преисподнюю?
Леонардо ничего не ответил, но, немного помолчав, рассказал нам басню: -
«Однажды капля водяная задумала подняться к небу. При помощи огня взлетела она тонким паром. Но, достигнув высоты, встретила разреженный, холодный воздух, сжалась, отяжелела, и гордость её превратилась в ужас. . Капля упала дождем. Сухая земля выпила ее. И долго вода, заключенная в подземной темнице, должна была каяться в грехе своем».
..........
Кажется, чем больше с ним живешь, тем меньше знаешь его.
Сегодня опять забавлялся, как мальчик. И что за шутки! Сидел я вечером у себя наверху, читал перед сном любимую свою книгу: «Цветочки св. Франциска». Вдруг по всему дому раздался вопль нашей стряпухи Матурины:
— Пожар! Пожар! Помогите! Горим!..
Я бросился вниз и перетрусил, увидев густой дым, наполнявший мастерскую. Озаряемый отблеском синего пламени, подобного молнии, учитель стоял в облаках дыма, как некий древний маг, и с веселой улыбкой смотрел на Матурину, бледную от ужаса, махавшую руками, и на Марко, который прибежал с двумя ведрами воды и вылил бы их на стол, не щадя ни рисунков, ни рукописей, если бы учитель не остановил его, крикнув, что все это шутка. Тогда мы увидели, что дым и пламя подымаются от белого порошка с ладаном и колофошемнием на раскаленной медноЙ сковородке, — состава, изобретенного им для устройства увеселительных пожаров. Не знаю, кто был в большем восторге от шалости—неизменный товарищ всех его игр, маленький плут Джьякопо, или сам Леонардо. Как он смеялся над страхом Матурины и над спасительными ведрами Марко! Видит Бог, кто так смеется, не может быть злым человеком.
Но, среди веселья и хохота, не преминул записать, сделанное им на лице Матурины, наблюдение над складками кожи и морщинами, которые производит ужас в человеческих лицах.
..........
Почти никогда не говорит о женщинах. Только раз сказал, что люди поступают с ними так же беззаконно, как с животными. Впрочем, над модною платоническою любовью смеется. Одному влюбленному юноше, который читал слезливый сонет во вкусе Петрарки, ответил ...
«Ежели Петрарка так сильно любил лавр—Лауру,— это, вероятно, потому, что лавровый лист хорошая приправа к сосискам и жареным дроздам. Я же не могу благоговеть перед такими глупостями».
Чезаре уверяет, будто бы в течение всей своей жизни Леонардо так занят был механикой и геометрией, что не имел времени любить, но, впрочем, он едва ли совершенный девственник, ибо уж, конечно, должен был, хотя бы раз, соединиться с женщиной, не для наслаждения, как обыкновенные смертные, а из любопытства, для научных наблюдений по анатомии, исследуя таинства любви так же бесстрастно, с математической точностью, как все другие явления природы.
..........

Мне кажется порою, что не следовало бы мне никогда говорить о нем с Чезаре. Мы точно подслушиваем, подсматриваем, как шпионы. Чезаре каждый раз испытытывает злую радость, когда удается ему бросить новую тень на учителя. И что ему нужно от меня, зачем отравляет он душу мою?......
Сегодня Чезаре спросил меня, знаю ли я, что во Флоренции Леонардо былъ обвинен в содомии. Я ушам своим не поверил, подумал, что Чезаре пьян или бредит. Но он мне подробно и точно объяснил.
В 1476 году,—Леонардо было в то время 24 года, а его учителю, знаменитому флорентийскому мастеру Андрэа Вероккио 40 лет,безымянный донос на Леонардо и Вероккио, с обвинем в мужеложстве опущен был в один из тех круглых деревянных ящиков, называемых «барабанами»—tamburi, которые вывешиваются на колоннах в главных флорентинских церквах, преимущественно в соборе Марии дель-Фиоре. 9-го апреля того же года ночные и монастырские надзиратели разобрали дело и оправдали обвинённых, но под условием, чтобы донос повторился, а после нового обвинения, 9-го июня, Леонардо и Верокио были окончательно оправданы. Более никому ничего неизвестно. Вскоре после того Леонардо, навсегда покинув мастерскую Вероккио и Флоренцию, переселился в Милан.
— О, конечно, гнусная клевета!—прибавил Чезаре с насмешливой искрой в глазах .—Хотя ты еще не знаешь, друг мой Джиованни, какими противоречаями полно его сердце. Это, видишь ли, лабиринт, в котором сам черт ногу сломит. Загадок и тайн не оберешься! С одной стороны, пожалуй, как будто бы и девственник, ну, а с другой...
Я вдруг почувствовал, как вся кровь прилила к моему сердцу... вскочил и крикнул:
— Как ты смеешь, подлый человек!..
— Что ты? Помилуй... Ну, ну, не буду! Успокойся. Я, право, не думал, что ты этому придаешь такое значение...
— Чему придаю значение? Чему? Говори, говори все! Не лукавь, не виляй!..
— Э, вздор! Зачем горячиться? Стоить ли таким друзьям, как мы, ссориться из-за пустяков? Выпьем-ка за твое здоровье!
Гадко мне, не знаю, от вина ли, выпитого в проклятом кабачке, или оттого, что мы там говорили.

СТЫДНО ПОДУМАТЬ, КАКУЮ ПОДЛУЮ РАДОСТЬ МОГУТ НАХОДИТЬ ЛЮДИ, УНИЖАЯ ВЕЛИКОГО.