|
- Вот подмостки, на которых ты будешь толочься до конца жизни.
- Считай так, Браманте, если тебе угодно, но пройдет несколько месяцев - и, увидишь, все будет кончено.
Браманте закашлялся, будто в горло ему попала муха. Ведь без его, Браманте, совета папа едва ли взвалил бы эту работу на флорентинца. Хмуря брови, Микеланджело осмотрел уже сколоченную платформу.
- А что ты намерен делать с дырами в потолке, когда вынешь оттуда трубки?
- Дыры замажем.
- И как же ты рассчитываешь снова подобраться к потолку и залатать дыры, когда платформа будет внизу?.. Взлетишь, сидя верхом на орле?
- ...я не подумал об этом.
- Так же как и о том, что я буду делать с сорока отвратительными заплатами из бетона в середине плафона, когда мне придется заканчивать живопись. Позволь мне обсудить все это с первосвященником.
Папа в тот час диктовал своим секретарям несколько писем одновременно. В ясных и коротких выражениях Микеланджело объяснил, что его беспокоит.
- Понимаю, - сказал Юлий. И, с озадаченным выражением лица, он повернулся к Браманте. - Так как же ты рассчитывал поступить с этими дырами?
- Просто оставить их, как мы оставляем отверстия в стенах зданий, когда убираем подпорки, на которых держатся леса. Ничего другого тут не придумаешь.
- Это правда, Буонарроти?
- Конечно же нет, святой отец. Я придумаю такие леса, которые не будут даже прикасаться к потолку. Тогда роспись останется непопорченной.
- Я верю тебе. Разбери платформу, которую построил Браманте, и возводи свои леса. Камерарий, ты оплатишь все расходы по новым лесам Буонарроти.
Уже распрощавшись, Микеланджело обернулся и увидел, как Браманте, скривись, покусывал губы.
*******
(Папа Юлий II велел выдaть аванс Микеланджело, с учётом оплаты пяти помощникам. Вызвав из Флоренции друзей и тех с кем он учился у Гирландайо, Микеланджело приступил к работе.)
Работа шла дружно; мешки с известью поднимали наверх, и тут Мики замешивал штукатурку, а Росселли искусно накладывал ее на тот участок плафона, который предстояло сегодня расписать; он бдительно следил, не слишком ли быстро высыхает штукатурка, и время от времени взбрызгивал её...
После того как краски просохли, Микеланджело остался на лесах один и стал смотреть, что получилось.
Была расписана уже седьмая часть потолка, и можно было представить, какой вид примет весь свод, когда живопись покроет и остальную его площадь.
Папа достигнет своей цели — зрителей не будут больше раздражать выступы распалубок, неясно маячившие люнеты или неуклюже спланированный свод с однообразными кружками золотых звезд.
Апостолы с их пышными тронами, яркие краски, сияющие на пространстве ста квадратныхсажен, скрoют дурную архитектуру и отвлекут от нее взоры прихожан.
Но высокая ли по своим достоинствам выходит у него работа? Творить самое лучшее, самое совершенное из возможного — это было в существе его натуры, в крови; ему постоянно хотелось превзойти границы своего умения и способностей, ибо он тогда лишь был удовлетворен своей работой, когда создавал нечто свежее, не похожее на то, что было раньше и что осязаемо расширяло само понятие искусства.
Если дело касалось достоинств работы, он никогда не шел ни на какие уступки — предельная добросовестность, как человека и как художника, была той скалой, на которой зиждилась его жизнь. Лишь пошатни он эту скалу, прояви безразличие, не заставь себя трудиться так, чтобы падать с ног от изнеможения, поступись своим неистовым рвением — что тогда осталось бы от него самого?
*******
Микеланджело со своей артелью сумел бы при желании заполнить оставшуюся часть потолка без особых хлопот. Но ему было ясно, что фрески получаются у него далеко не блестяще. И он сказал об этом Джулиано да Сангалло.(архитектор и друг Микеланджело)
— При сложившихся обстоятельствах ты сделал все, что мог,— успокаивал его друг.
Микеланджело расхаживал по гостиной Сангалло, судорожно обхватив руками плечи, не в силах унять волнения.
— Нет, я не уверен, что сделал все.
— Никому и в голову не придет укорять тебя в чем-то. Папа поручил тебе работу, и ты исполнил ее, как тебе было сказано, Кто поступил бы иначе?
— Я. Если я сдамся и оставлю плафон таким, как он получается, я буду презирать себя.
—Зачем ты принимаешь это так близко к сердцу?
— Есть на свете вещи, от которых я не могу отступиться. Когда у меня в руках молоток и резец и я говорю себе: «Пошел!» — я должен быть уверен, что делаю работу без изъяна. Мне абсолютно необходимо сохранить уважение к самому себе. Если я однажды почувствую, что могу мириться с плохой работой,— в голосе его звучала и мука, и мольба о том, чтобы Сангалло поддержал его и укрепил в этом мнении,— тогда я как художник кончился.
*******
Готовя картоны для оставшейся части плафона, он заставлял свою боттегу(артель) работать не покладая рук. Мучительнми своими сомнениями он ни с к кем не делился, но рано или поздно надо было решать, что делать дальше. Нельзя же допускать, чтобы артель поднималась на леса и расписывала плафон, когда он уже знал, что все росписи придется счистить.
Микеланджело надо было действовать.
Какую-то передышку дал ему приход Рождества. Воспользовавшись празднествами, начавшимися в Риме задолго до торжественного дня, Микеланджело приостановил работы, не показывая и виду, какое смятение у него на душе. Помощники же его, обрадовавшись свободе, веселились, как дети.
*******
В новогоднее утро, когда его земляки-помощники праздновали приход 1509 года от Рождества Христова, Микеланджело по овечьей тропе стал подниматься все выше и выше в горы, пока не оказался на крутой вершине. Воздух тут был острый, ясный и прохладный. Закутавшись шарфом, чтобы не заледенели рот и зубы, он стоял на утесе, а за самыми дальними отрогам и, куда только достигал глаз, всходило солнце. Лучи его постепенно оживляли всю равнину Кампаньи, бросая на нее бледно-розовые и рыжевато-коричневые отсветы.
Далеко -далеко был Рим, ясно видимый, весь в искрах и блестках. Еще дальше к югу открывалось Тирренское море — под голубым, по-зимнему прозрачным небом оно было пастельно-зеленым. Яркий свет заливал весь ландшафт: леса,покрывающие цепи гор, мягко изваянные лощины, холмы, маленькие города, плодородные поля, одинокие усадьбы, возведенные из камня селения, горные и морские дороги, ведущие к Риму...
«Что за дивный художник,— думал в благоговении Микеланджело,— что за дивный художник был Бог, сотворивший вселенную! Это был и скульптор, и архитектор, и живописец. По его замыслу появилось само пространство, и он наполнил его своими чудесами».
И Микеланджело вспомнил стихи, открывающие Книгу Бытия.
"В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною...
И сказал Бог: да воздвигнется свод посреди воды...
И создал Бог свод; и отделил воду, которая под сводом, от воды, которая над сводом...
И назвал Бог свод небом."
...Свод... Господу Богу тоже надо было творить внутри свода! И что же он создал? Не только солнце, и луну, и само небо, а неисчислимое изобилие вещей, целый мир под этим небом. Мысли, фразы, образы из Библии потоком хлынули в его сознание.
"...И сказал Бог, да соберется вода, которая под сводом, в одно место, и да явится суша...
И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями...
И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя..."
"...И сказал Бог: сотворим человека по образу нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле.
И сотворил Бог человека по образу своему, по образу божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их."
И Микеланджело знал, знал теперь так ясно, как ничего еще не знал в своей жизни,— лишь Книга Бытия, лишь новое сотворение вселенной достойно заполнить собою свод Систины. Что. может быть благороднее в искусстве, чем показать, как господь Бог создает солнце и луну, воду и сушу, вызывает к жизни мужчину и женщину? Он создаст целый мир на плафоне Сикстины, словно бы это был новый, никогда и никем еще не сотворенный мир. Именно этим он победит, подчинит себе непокорныи свод.
Это единственная тема, перед лицом которой уродливость и неуклюжесть архитектуры капеллы исчезнет, будто ее не бывало, и вместо нее возникнет сияющая красота архитектуры господней.
*******
Он спросил камерария Аккурсио, можно лн поговорить с папой наедине хотя бы несколько минут. Камерарий устроил встречу в тот же день, в вечернее время.
... Микеланджело опустился на колени.
— Святой отец, я пришел поговорить с Вами насчет плафона Сикстины.
— Да, мой сын?
— Когда я уже расписал часть потолка, я понял, что работа получится посредственная.
— Почему же?
— Потому что, если написать одних Апостолов, впечатление будет очень бледное. Они займут слишком мало места на потолке и потеряются.
— Но ведь там будут еще и орнаменты.
— Я начал писать эти орнаменты, как Вы мне сказали. Апостолы от них выглядят еще более жалко. Лучше было бы обойтись без всяких орнаментов.
— Ты твердо уверен, что работа получится дурно?
— Я размышлял об этом очень много и скажу Вам по совести, что дело обстоит именно так. Сколь бы искусно ни расписал я плафон, но если мы будем придерживаться прежнего замысла, это принесет мало чести и Вам и мне.
— Когда ты беседуешь со мной в спокойном тоне, как сейчас, Буонарроти, я чувствую, что ты прав. И разумеется, я не допускаю мысли, что ты пришел ко мне просить позволения бросить рабату.
— Нет, святой отец. У меня задумана композиция, которая прославит свод Сикстины.
— Я верю в тебя и потому не хочу спрашивать, какой у тебя замысел. Но я буду часто наведываться в капеллу и смотреть, как продвигается дело. Начиная почти все заново, ты, наверно, увеличиваешь сроки работы и ее объем раза в три
— ...в пять, а может, и в десять раз.
Папа заерзал на своем троне, встал, немного походил по залу, потом остановился перед Микеланджело.
— Странный ты человек, Буонарроти. Ты вопил, что фреска не твое ремесло, и едва не ударил меня в своей ярости. А вот теперь, через восемь месяцев, приходишь ко мне и предлагаешь план, который потребует куда больше и труда и времени. И кто только может понять тебя
— Не знаю,— уныло ответил Микеланджело.— Я сам себя едва понимаю. Я только знаю, что если мне приходится расписывать этот свод. то я не могу исполнить работу плохо и создать для вас что-то заурядное, если даже вы просили бы меня об этом
Чуть усмехнувшись, Юлий покачал в недоумении гoловой, теребя свою белую бороду. Затем возложил на темя Микеланджело руку и благословил его.
— Расписывай свой плафон, как хочешь. Мы не можем заплатить тебе в пять или в шесть раз больше того, что назначили раньше, Но прежнюю сумму — три тысячи дукатов — мы теперь удваиваем и заплатим тебе шесть тысяч.
Следующая задача, стоявшая перед Микеланджело, была куда деликатней и сложней. Ему надо было сказать Граначчи, что боттега распускается, что его помощники и друзья должны возвратиться домой. Микеланджело готовил Граначчи (близкого друга) к предстоящему очень осторожно.
— Я оставляю Мики, чтобы он растирал мне краски, а Росселли будет накладывать штукатурку. Все остальное я собираюсь делать своими руками.
Граначчи был в ужасе.
— По правде говоря, я никогда не думал, что ты способен управлять мастерской, подобно Гирландайо. Ты хотел попробовать, и я тебе помогал... Но если ты будешь работать на этих лесах один и писать всю Книгу Бытия, это займет у тебя не меньше сорока лет!
— Нет,около четырех.
Граиаччн обхватил своего друга за плечи
— Ты воистину художник
— Но в тo же время я бoльшой трус. Я не мoгу решиться сказать об этом нашим товарищам. Может быть, ты сделаешь это за меня?
*******
Он оглядел свод обостренным взглядом. Вся архитектура капеллы не очень-то отвечала его новому видению и тому живописному убранству, какое он задумал. Ему нужен был другой свод, совершенно иной потолок, сооруженный с единственной целью — показать его фрески в наивыгоднейшем свете. Но он, конечно,и не подумал снова идти к папе и просить у него миллион дукатов на то, чтобы перестраивать эту капеллу, разобрав кирпичные стены, уничтожив штукатурку, военную площадку над потолком, крепкую крышу. Нет, он поступит хитрее: будучи сам себе архитектором, он преобразит этот громадный свод, применяя единственный материал, который был ему доступен: краски. Проявив величайшую изобретательность, он должен изменить вид потолка и воспользоваться его изъянами.
Или он найдет в себе силы и сумеет придать всему пространству свода новый облик, или свод, сопротивляясь, раздавит и сокрушит его.
Он утвердился в своей мысли написать на плафоне и множество людей, и всемогущего Бога, который создал их; он хотел запечатлеть человечество в его захватывающей красоте, в его слабости и одновременно в его неиссякаемой силе: Бor, в его могуществе, сделал возможным и то и другое. Фрески его должны быть полны трепетной, глубокой значительности и жизненности, они заставят взглянуть на вселенную совершенно по-новому:" реальным миром станет" свод, а мир тех, кто будет смотреть на этот свод снизу, станет иллюзией.
С точки зрения архитектурной ему требовалось заключить эту важнейшую, срединную часть фресок в некую раму, а весь длинный и узкий потолок расписать так, что-бы он смотрелся как неразрывное целое. Практически он должен был создать не один плафон, а три плафона.
Ему предстояло сделаться поистине волшебником: ведь необходимо было охватить каждую пядь стен и потолка сразу, связать, объединить их в едином композиционном замысле, согласовать и сочленить живопись и архитектуру таким образом, чтобы любая деталь логически вытекала из другой и поддерживала ее, чтобы ни одна фигура или сцена не казалась зрителю изолированной.
На все это требовались недели сосредоточенных дум, и каждое решение, к которому приходил Микеланджело, учитывало суровейшее обстоятельство, связанное с конструкцией плафона: восемь громоздких, далеких от изящества треугольных распалубок, по четыре на каждой стороне их вершины, идущие к середине свода, и четыре распалубки двойного размера, расположенные в углах, по торцовым стенам капеллы, с вершинами, обращенными вниз.
Микеланджело потратил сотни часов, размышляя, как замаскировать, скрыть эти распалубки или, по крайней мере, лишить их господствующей роли в плафоне.
И вдруг он понял, что ему надо подойти к делу с совершенно другой стороны. Он должен обратить эти распалубки в свою пользу, богато расписав их скульптурно выпуклыми фигурами,— тогда они составят сплошной фриз, внешнюю раму тех фресок, что будут написаны внутри ее, в глубине свода.
Эта мысль так его взволновала, что оттеснила а его сознании все остальное, а его проворные руки, нанося рисунки на бумаге, едва успевали угнаться за ней. Двенадцать падуг между вершинами распалубок он отведет для Пророков и Сивилл, которые будут сидеть на больших мраморных тронах. Всего получится двенадцать тронов, а огибающий все четыре стороны капеллы карниз, написанный так, будто его изваяли из мрамора, соединит, свяжет эти троны.
Этот внушительный, очень заметный карниз послужит как бы внутренней рамой плафона и замкнет собою все девять центральных сюжетов росписи.
По обе стороны каждого трона будут помещены похожие на мраморные изваяния младенцы-путти, над ними, обрамляя центральные фрески по углам, возникнут великолепные юноши — двадцать обнаженных тел, повернутых спиной к середине плафона; взоры этих юношей будут обращены на малые фрески, заполняющие нижние крылья потолка.
|
