Андрей Рублёв
Pассказ И.Долгополова
ЧАСТЬ 2
Юность Рублева... Троице-Сергиев монастырь. Синий глухой бор. По извилистым, узким тропинкам спешат чернецы, иноки, старцы. Глухо ударил колокол. Утро. Прохладное, росное. Сизый туман еще стелется по ложбинам, но ранние лучи золотят сосны, ели и купола собора.
Среди толпы спешащих на молитву — юный инок Андрей Рублев, русый, худой, с ясными синими глазами, открытым простым лицом. Только крутой лоб, бугристый, остро вырезанные ноздри тонкого хрящеватого носа да линия губ — твердая, чистая, говорили о характере недюжинном и мечтательном. Темная ряса, перехваченная узким поясом, подчеркивала стройность стана, разлет плеч. Особо поражали руки — бледные, небольшие, сильные, с взбухшими голубыми венами.
Звонит колокол. Пронзительна свежесть кристально прозрачного воздуха. Легкие бегущие сиреневые тучи на розовом небе, щебет птиц, мерцание росы, шорох шагов и таинственный глухой шепот леса — все это сливалось в картину редкой красоты. Душа радовалась заре, доброй приветливости природы старой Руси. Андрей остановился на миг. Застыл, залюбовавшись лепотой деревянного храма, особо дивной в свете утреннего солнца...
Сколько раз видел его. Однако каждый день глядится он по разному. Особенно хорош собор вечером, когда силуэт куполов, колокольни четко рисуется на закатном небосводе. Тогда говор колоколов будто проникает в самое сердце, наполняя душу покоем и радостью... «Как незаметно летят годы»,— подумал Рублев. Давно ли босоногим мальчишкой пришел он сюда. Сироту приютили старцы, заметили его дар к живописи. Как он мечтал познать тайну византийских мастеров, смелость и красу их икон1
Знал ли Андрей, что судьба cведтёт его с самим Феофаном Греком, мастером огромного таланта, силы необычайной?
Звонят колокола. В храме сумрачно. Колеблемые ветром лучины еле теплятся, мерцающий свет озаряет темные образа. Пучок света, проникший сквозь узкое окно, дымною стрелою вонзился в старинную икону, и в его голубом сиянии словно ожили строгие лики. В тиши храма вдруг прозвучал голос Сергия, негромкий, но слышный всем. Он говорил о добре и зле, о страстях человеческих, об Отчизне...
Андрей Рублев зачарованно слушал мудрую речь. Хор стройно прочел молитву, и эхо гулко и звучно ответило поющим голосам. Андрей вглядывался в лица молящихся.
«Надо все запоминать. Каноны стары, обветшали. Нужно письмо новое, человеку близкое»,— думал Андрей...
 Сергий Радонежский. Он дал художнику юное по чистоте восприятие мира. Но при всем том Сергий был как никто тверд и привержен идеалам веры в добро и правду. И это навсегда запомнил Андрей. В ту пору, когда люди ожесточались ходом событий, междоусобица и распри одолевали Русь, Сергий находил тихие, задушевные слова, мирил земляков, объединял русских на борьбу против общего врага.
Летописцы нарекли его «делателем», ибо поистине все его деяния, как и само бытие его, полное чудесных свершений, превращают Сергия в личность легендарную. Не мечом, топором, дубиной, не криком оголтелым,— с л о в о м заветным покорял Сергий. Уверял в надобности сплочения, веры и неотвратимости п о б е д ы над злом.
И вот эти слова Сергия Радонежского воплощены в пластические формы Андреем Рублевым, иконы которого и через шестьсот лет потрясают проникновением в суть явления, мудростью и гуманизмом... Не геенной огненной, не плахой адской, не пытками грешников убеждали его фрески и иконы — тихой светозарностью, благостной красотой образов, новой необычной лученосностью проникали в душу народа, сплачивали на борьбу с недругами.
Укоризна, осуждение, напоминание, суровость долга — вот мотивы икон и фресок той поры, времени, когда испытание за испытанием ложились на плечи России. Казалось, что гневу рока не будет конца...
Однако настал час, когда затрещали устои Орды, надорвались узы, ослабли путы рабства иноземного ига, и Русь одолела врага. Будет еще много мрачных страниц в ее истории, но со дня Куликовской битвы среди мрачных, нависших над Родиной туч проглянуло солнце, и свет разогнал мрак.
...Вскоре он покинет гостеприимные стены Троицкого монастыря и перейдет в обитель, основанную духовным братом Сергия — Андроником, под Москву.
|
|
|
Сквер у Андроникова монастыря сегодня. Ночь, холодный ветер дует с Яузы. Осень. Свежий сырой воздух пахнет прелыми листьями, дождем... Крепкие стены белеют сквозь черное кружево ветвей. Не по этой ли тропинке вдоль косогора, бегущей к речке, бродил инок Андрей1
Стожары глядят из бездонной мглы сентябрьского неба. О, вечные звезды! Сколько вы могли бы рассказать о житии скромного чернеца, гениального художника Андрея Рублева... Но ночь молчит. Лишь шепчут о чем-то деревья, да скрипят ржавые петли калитки.
«Музей имени Андрея Рублева» — гласит табличка. Почти шесть веков прошло с тех пор, как Рублев начал писать свои шедевры, полные чистоты духа, мечты о светлом грядущем дне. Здесь, на пустыре, некогда стояли полки Дмитрия Донского, вернувшиеся со славой с Куликова поля. Впереди их ждала Москва, Кремль...
1405 год... Еще не родились Доменико Венециано, Пьеро делла Франческа, только через полвека появится на свет Леонардо, а в Москве, далеко от Италии, в Кремле, в Благовещенском соборе Феофан Грек, Прохор с Городца и Андрей Рублев приступают к росписи храма.
 Вот как вспоминает мудрый Епифаний о необычной манере письма Феофана Грека:
когда же он все это рисовал и писал, никто не видел, чтобы он смотрел на образцы, как это делают наши иконописцы, которые полны недоумения, все время нагибаются, глазами бегают туда и сюда, не столько работают красками, сколько принуждены постоянно глядеть на образец, но кажется, что другой кто-то пишет руками, когда Феофан создает образы, так как он не стоит спокойно, языком беседует с приходящими, умом же размышляет о постороннем и разумном; так он своими разумными чувственными глазами видит разумное и доброе...
Вижу, как расцветает левкас под кистью Грека, вижу горящий взгляд молчаливого Андрея, не сводящего взора с учителя. Это была неоценимая школа. Рублев глядел и писал. Молодой мастер не перечил учителю, но он видел мир по-другому. Он воспитывался в окружении блага и чудес, жил в духовном климате, созданном Сергием Радонежским...
Узкая келья. Монастырь... Молчание, тишина. Только отраженный луч солнца безмолвно ласкает образ, написанный на небольшой доске. Пахнет олифой, рыбьим клеем, краской. Бородатый инок с лицом темным и строгим глядит на нас из глубины веков. И мы чувствуем на себе добрый светлый взор его. Чуем ласковость открытой, щедрой души художника-философа.
Но порою мастер работал не один — у него был друг. Близкий, сокровенный. Доброжелательными старцами именуют летописцы Андрея Рублева и Даниила Черного. Оба они были послушниками одного и того же монастыря, вместе много писали и являют пример братства и единения в искусстве.
...Вспомним предысторию рождения «Троицы», этого шедевра Рублева. Гулкие своды огромного Успенского собора в древнем Владимире. Звонкие шаги в настороженной тишине. Злое эхо. В храме два мастера — Андрей и Даниил. Впереди работа — твори, создавай, что отмерил тебе талант.
 Андрей задумывает написать фрески небывалые. Много он повидал «страшных судов» с адовыми муками, пучеглазыми чертями, геенной огненной и прочими страстями. Мастер замыслил иной «Страшный суд». Да, люди обречены на судилище. Но их озаряет надежда, они верят в суд праведный.
Сквозь узкие проези окон лучи солнца скользят по свежей штукатурке. Старые росписи закрыты. Стены ждут... Мощные столбы, могучие арки-и еад всем купол, подобный небосводу в золотом мареве жаркой тени.
Владимир, 1408 год...
Громко звучат трубы ангелов, возвещая о конце мира. Мечутся фигуры людей, смятенных перед грозным судией. Но луч веры в справедливость придает этой толпе далекий от византийских традиций облик. Страшен во гневе бог! — гласили все фрески до Рублева. Добр и милостив! — утверждал Андрей Рублев.
Его росписи во владимирском храме Успения — порывистые, живые по манере исполнения. Светлый пристальный взгляд на природу, на мир людей позволил художнику в решении грозной темы «Страшного суда» внести новые, неведомые до него черты в образы действующих лиц грандиозной многофигурной композиции.
 Забываешь, что это церковный заказ, должный исполняться по давно установленным канонам. Взгляните на этих апокалипсических зверей, созданных фантазией Рублева. Они почти грациозны. А ведь они призваны быть ужасающими и чудовищными, эти грифоны, медведи, по облику чем-то напоминающие скифский звериный стиль, в котором иногда проскальзывает добродушие, языческая простота. Может быть, это кощунственно, но такие параллели невольно приходят, когда я вспоминаю знаменитую скифскую пектораль, где рядом спокойно сосуществуют поющие птицы, полевые цветы, беседующие люди и жестокие схватки львов и грифонов. Все построено по полукружиям, циклам...
 Фрески Рублева, как сновидения юноши, прозрачны и воздушны. Трудно поверить, что это плод искусства мастера, умудренного многолетним опытом церковной живописи, закованной в догматические сухие каноны. Светозарный почерк фресок Рублева напоминает современные ему флорентийские росписи раннего итальянского Ренессанса.
«Троица» порождена высоким подъемом духа русского народа, который встал на решительную борьбу с азиатскими кочевниками. «Троица» — возвышенный, вдохновенный гимн добру. Рублев не мог создать свой великий шедевр, не обладая непреклонной верой в правду.
...Велико было потрясение художника, узнавшего, что оплот его юности, Троицкий монастырь, уничтожен врагами. В пламени погибла дорогая сердцу живописца обитель, где он общался с миром, созданным Сергием Радонежским, где вырос духовно как мастер. Художник содрогнулся при этой страшной вести. И он создает бессмертную «Троицу». Часть 3
Андрей Рублёв
|
|